государь, отвечая на телеграмму почетного председателя Общества трезвости, великого князя Константина Константиновича, упомянул, что он предрешил запретить навсегда продажу водки. Решение, принятое государем в области питейного дела, произвело ошеломляющее впечатление за границей. Вначале многие не хотели верить появившимся в печати сведениям, что Россия, во время тягчайшей войны, требующей напряжения всех финансовых сил, отказалась от главного источника своего бюджета и что русское правительство, по повелению монарха, решило пожертвовать огромными питейными поступлениями во имя утверждения в народе трезвости и подъема народного благосостояния. Когда же сведения, по проверке, оказались правильными, вопрос этот стал горячо обсуждаться в печати всех стран, и по нему образовалась целая литература. Многие заграничные органы посылали специальных корреспондентов в Россию для ближайшего ознакомления на месте со всеми обстоятельствами, вызвавшими принятое решение, и с последствиями проведенных в жизнь мероприятий. Из самых отдаленных частей света как, например, из Австралии, стали поступать ко мне запросы, действительно ли мне удалось осуществить на деле закрытие питейных заведений и в какой мере это отразилось на жизни и благосостоянии народа. Особенный интерес к этому вопросу проявили общественные круги Соединенных Штатов и государственные деятели в Англии. Во время моих трех поездок в Париж и Лондон, в течение 1915 г. и 1916 г., мне приходилось давать подробные ответы на целый ряд вопросов, которые мне задавались журналистами, общественными деятелями и членами правительств союзных и нейтральных стран по поводу осуществления у нас питейной реформы. Даже в тех государствах, которые сами имели богатый опыт в деле борьбы с алкоголизмом и где строжайшими мерами, направленными к сокращению потребления вина, были достигнуты огромные результаты по искоренению пьянства, интерес к нашей реформе был очень велик. Так, например, при проезде моем через Норвегию, во время краткой остановки в Христиании, один местный журналист имел со мной продолжительную беседу на эту тему и просил разрешения изложить ее с большой подробностью в своей газете»[626].

Было и другое отношение к «сухому закону» в России. «В Англии Ллойд Джорж высказал мне свое восхищение по поводу проведенной нами меры и искренне сожалел, что влиятельные круги в парламенте очень заинтересованы в поддержании винокуренной промышленности, вследствие чего он не имеет никакой надежды провести через Палату общин какие-либо решительные мероприятия для сокращения потребления спиртных напитков и может лишь ограничиться самыми скромными попытками в деле борьбы с этим губительным народным злом. В своей речи в Палате общин Ллойд Джорж выразил свое восхищение нашим усилием в следующих выражениях: „Одним росчерком пера Россия в начале войны необычайно увеличила свои ресурсы, прекратив продажу спиртных напитков. Трудно себе представить, что благодаря этому она увеличила свою продуктивность на 30 и даже на 50 процентов, как будто бы прибавился целый миллион рабочих рук к ранее существовавшим и это без увеличения расходов на их содержание. Каковы бы ни были разрушения в стране в связи с войною, Россия более чем предупредила урон от них актом национального героизма и жертвенности“. Другой выдающийся государственный деятель, лорд Рэдинг, в то время министр юстиции (впоследствии вице-король Индии), поздравил меня с успехом и сказал мне, что в Англии благородный почин России произвел большое впечатление и король Георг V захотел показать личный пример в воздержании от крепких напитков, отказавшись от их потребления при дворе на время военных действий; этот красивый жест, однако, нашел мало подражателей в стране и, по его, лорда Рэдинга, мнению, едва ли в Англии возможны какие-либо радикальные меры по борьбе с пьянством. В стане наших противников коренная реформа нашего бюджета произвела, конечно, обратное действие страшного недовольства. Еще до войны мне неоднократно приходилось видеть в различных немецких юмористических журналах крайне оскорбительные для русского самолюбия изображения нашего „пьяного бюджета“. Русский мужик непристойного вида с бутылкой водки в руке – вот было обычное изображение государственного и народного хозяйства России. На этой бутылке водки, совращающей и управляемых, и управителей, основывалась, между прочим, главная надежда германцев на быстрое окончание войны на Восточном фронте. Быстрота нашей мобилизации, блестяще проведенной отчасти благодаря запрещению продажи водки, явилась для них откровением, а засим решение правительства не возобновлять продажу крепких напитков лишало их надежды на дезорганизацию русских рядов алкогольным ядом. Германская пресса не могла скрыть своего негодования по поводу принятых в России мероприятий, разбивавших германские иллюзии, и в разных органах появились самые нелепые статьи с критикой по адресу русского министра финансов. Эти нападки в корне противоречили предыдущим (еще в мирное время) осуждениям нашего пьяного бюджета и ставили германскую прессу в щекотливое положение, явно обнаруживая озлобление немцев оттого, что их расчет на пьянство во время мобилизации и в дальнейшем во время военных действии не оправдался»[627].

Военный корреспондент и публицист И.Г. Эренбург встретил начало Первой мировой войны во Франции. «Это было второго августа в день объявления войны. Пробираясь из Голландии в Париж, я должен был пешком перейти французскую границу. Светало. Мы шли полями, меж золотой тяжелой пшеницы. Пели жаворонки. Мои спутники, призванные мобилизацией французы… Солдаты запели „Марсельезу“. Начались баснословные рассказы о первых битвах, о тысячах убитых, то испуганные, то хвастливые. Навстречу прошли беженцы-немцы с ребятишками, с узлами, спешившие убежать из Франции… В последний раз я оглянулся назад на белую дорогу, наклоняющиеся к земле хлеба, на далекий дымок деревушки. Я не знал тогда, что через несколько дней снаряды сожгут эту ферму и конница вытопчет эти поля… В нашем „Телятнике“ жарко. Человек тридцать зуавов (зуав по-алжирски – стрелок, легкие пехотинцы в необычной яркой униформе, которых набирали из неблагополучных слоев общества и бросали в самое пекло сражений. – Прим. автора). Они все время пьют красное вино. Каждые четверть часа навстречу нам ползет воинский поезд – солдаты, высунувшись из вагонов, что-то кричат. На станциях толпы уезжающих. Проводы. Нашим зуавам подают все новые бутылки. Мы ползем тихо, и паровоз заунывно стонет. На перронах, на насыпях, у шлагбаумов стоят заплаканные женщины и машут платочками. Кто-то написал мелом на нашем вагоне: «Train de plaisir pour Berlin» («Веселый поезд до Берлина». -Прим. автора), но никому не весело. Пьют и поют: „Мариетта, Мариетта“… Ошалевшие от вина, от жары, от крика, не знают, не думают, не помнят. Война? Берлин? Смерть?.. Чорт возьми, еще литр! Только бы не думать. „Мариетта! Маленькая Мариетта!“…А злое, беспощадное солнце льет тяжелый зной. В Париже смятение. Весь город на вокзалах. Бумажные флаги и бравурные песни, и шутки через силу, и слезы. Закрыты магазины. В восемь запирают кафе. Кто еще может торговать, работать, веселиться? Вот плачет старушка